Абоненты с пограничной личностной организацией составляют зна­чительную долю постоянных абонентов (ПА) [Koch, 2005]. Эти абонен­ты годами используют телефон доверия, однако отказываются от разре­шения проблем, не обращаются на очную терапию и могут вызывать сильную фрустрацию у опытных консультантов. Добрая половина пси­хологов, работающих на ТД, а также волонтеров, вспомнит, что одной из первых консультаций на ТД для них оказался звонок ПА. Консуль­танты разных стран и разных телефонов отмечают удивительную, прак­тически мистическую способность ПА «находить» новичков, с которы­ми можно было бы нарушить все ограничения, границы и правила [Hall, Schlosar, 1995].

Как ни парадоксально, наряду с ростом интереса к психологической практике и ее анализу, рассмотрение работы консультанта с точки зре­ния его осведомленности не просто о категориях звонков (по тематике), но и об абонентах с разной личностной структурой, практически отсут­ствует в осмыслении работы ТД. Основной акцент делается скорее на полюс консультанта: его профессиональных качествах, эмпатичности, умении слушать и пр. В знаменитом треугольнике Ф.Е. Василюка, включающем консультанта, клиента (абонента) и проблему, этот акцент образует значительный перекос на полюсы консультанта или проблемы. Треугольник перестает быть равнобедренным, а в исследовании и прак­тике возникают существенные лакуны.

В одной из предыдущих статей мы рассмотрели особенности работы на Телефоне Доверия с психотическимиабонентами [Зосимова и др., 2012]. В данной статье мы обратимся к специфике самопредъявления абонентов с пограничной личностной организацией и формах работы с данной категорией абонентов.

 

Случай абонента Б.

Пограничные абоненты часто доставляют консультантам много не­комфортных переживаний и выносятся на интервизии и супервизии. На одной из интервизий, посвященной пограничному абоненту Б., нас заинтересовало, как консультанты размышляют об этом случае, как от­ражается психическая реальность этой категории абонентов в их про­фессиональном дискурсе. Мы рассмотрим некоторые особенности кон­сультирования абонентов с пограничной личностной органицаией на примере этого случая — качественного и количественного контент-ана­лиза записей интервизии, на которой он обсуждался.

В первые годы (да порой и сейчас при разговоре с начинающим кон­сультантом) абонент втягивал консультанта в сексуальную проблемати­ку (как он недавно признался — это его любимая игра, в которую, к со­жалению, консультанты больше «не играют»). Отметим, что перверс- ные сексуальные тенденции, согласно Кернбергу, является важным симптомом для выявления пограничной личности [Кернберг, 2000]. Од­нако вне зависимости от предъявляемой тематики (которая могла быть чрезвычайно обширной), консультанты отмечали особое воздействие, которое этот абонент имел на них: «Он входит в такой глубокий контакт с вашим бессознательным. Он в какой-то степени одаренный человек. 25 лет его супервизируют все телефоны доверия. И на каком уровне! Су­первизоры самые-самые» (респондент Ф.). Интересно обилие слов, отра­жающих метафорику поглощения, в которой описывали консультанты абонента Б. — «уволочь» (1; 0,0006), «заглотать» (2; 0,0012), «съесть» (1; 0,0006), «сожрать» (1; 0,0006): «Я буквально на прошлой неделе попа­лась на сексуальную манипуляцию. Он меня использовал по полной. Я дума­ла, что этого уже никогда в жизни не будет. Пока я собиралась, пока я на­страивалась, он уже успел меня сожрать». Эта метафорика отражает что- то звериное, дикое, связанное с отношением к добыче и обращением с ней: «Основной механизм — проективной идентификации — свою отщеп­ленную часть, непереносимую в себе, поместить в другого и потом уже терзать и рвать эту часть в вас» (респондент Л). Вся сила мощной ран­ней агрессии вкладывалась абонентом в садистическое, деструктивное, упивающееся властью воздействие на объект — консультанта. Отсюда и глубина переживаний, которые этот абонент способен вызвать у непод­готовленного психолога, ставящего перед собой цель эмпатически от­зываться на сообщение абонента и всеми силами пытаться ему помочь. Ненависть данного абонента может быть охарактеризована описанием О. Кернберга, согласно которому основным здесь является не желание уничтожить объект, а стремление поддерживать отношения с ненавист­ным объектом, отыгрывая отношения между активным садистом и па­рализованной жертвой [Кернберг, 1998].

Формирование пограничной личностной структуры, согласно Ж. Бержере, объясняется психической травмой, пережитой в детстве [Бержере, 2001]. Об этом размышляют и консультанты. Причем в цент­ре их внимания не только индивидуальная история абонента, но и тема трансгенерационной передачи травмы: «Онрассказывал о себе, что у не­го вертухай в роду. Оттуда и расщепление травматическое. Да, они уме­ли «рассказывать» психику любого человека. Любыми манипуляциями до­жать, чтобы всякая защита снялась. Тогда уже все подпишешь. Через до­ведение до состояние объекта. Ты никто, ты ничто. Может быть, отыг­рывает какую-то свою травму» (респондент Ф.).

Травматический опыт и невозможность его переживания приводит к нарушениям интеграции идентичности, разрывам и противоречиям Я, развитию примитивных защитных механизмов (отрицание, расщеп­ление, проекция), сильным амбивалентным чувствам в отношении со­циального окружения, несмотря на сохранность тестирования реально­сти. Согласно Кернбергу, при пограничной психической организации остается недостижимой интеграция в цельное Я «хороших» и «плохих» образов Я, и аналогично с образом других. «Все Я- и объект-репрезен­тации остаются нецельными, взаимопротиворечащими когнитивно­аффективными репрезентациями» [Кернберг, 2000, C. 14].

Такие люди, неспособные удержать воедино конфликтующие сторо­ны своей личности, выплескивают свой внутренний конфликт на груп­пы, сеют вокруг себя раздор, а затем обвиняют других в своих дисфунк­циях [Холлис, 2011]. Сложность для «телефона доверия» как коллекти­ва представляла не только сила испытываемых консультантами пережи­ваний, но и их амбивалентность, а также сильные контр-переносы: «Когда мы супервизировали коллег, я впервые это так отчетливо поняла. Кто-то говорил, что абоненту А. невозможно помочь и надо установить жесткие рамки. А другие консультанты начинали спорить и утверждать, что их консультации продуктивны и абоненту становится лучше. Расщеп­ление, переживаемое абонентом, как мы видели, проецируется и на людей, которые с ним работали, ввергая в хаос и замешательство» (респон­дент Ф.). Эти абоненты могут мгновенно переходить от идеализации к обесцениванию, что является проявлением защитного механизма рас­щепления. Более того, сила воздействия на коллектив телефона дове­рия заключается в эктериоризации расщепления — идеализации и по­хвале одних консультантов и обесценивании других. Н. Мак-Вильямс отмечает эту особенность на материале служащих стационаров, кото­рые во время обсуждения пограничных клиентов часто оказываются поделенными на два лагеря, а также склонными либо к чрезмерному со­чувствию, либо к чрезмерной карательности [Мак-Вильямс, 2006].

Хаос, беспомощность, которые привносят эти абоненты в консуль­тацию, могут провоцировать консультанта на повышенную вовлечен­ность, уверенность в необходимости и возможности срочно помочь, об­легчить страдание, спасти — и в итоге консультант может оказаться втя­нутым в ту же воронку, нарушить все правила и границы и почувство­вать себя разрушенным и разбитым после звонка. Эти абоненты вызы­вают сильные переживания, контр-переносные реакции у консультан­тов. Забота консультантов ТД о себе требует также осознания, что од­ним из проявлений фрагментации внутренней жизни абонента являет­ся тенденция разделить фрагменты своей личной истории среди разных людей, разных консультантов службы. У каждого консультанта оказы­вается отдельная часть, но никто не обладает всей историей целиком. Это вносит разлад и расщепление в саму службу. Супервизии и интервизии, а также понимание механизмов расщепления необходимы для предотвращения «заражения» ТД.

Звонки абонента Б. зачастую содержали вопль-просьбу о помощи, со­общение о невыносимости жизни — «повеситься хочется». Однако все возможные действия консультанта мгновенно обесценивались. С одной стороны, пограничным пациентам вообще очень трудно принять по­мощь [Мак-Вильямс, 2006], с другой стороны, в случае данного абонен­та такая тактика вписывалась в центральную для него стратегию — игры. Несмотря на сохранность тестирования реальности, у абонента не хвата­ло ни желания, ни мужества с ней соприкасаться в рамках звонка. Тема игры и реальности была центральной в обсуждении этого случая. Эти слова были среди наиболее высокочастотных, занимая первую и третью ранговую строчку: «реальность» (15; 0,0092), «игра» (8; 0,0049).

Тема игры прозвучала в анализе разных «позиций» (вторая ранговая строчка (11; 0,0068)), а также «ролей» (6; 0,0037): «ребенка» (8; 0,0049), «подростка» (4; 0,0024), «деда» (4; 0,0024) и пр. Все те роли, которые «играет» абонент в противовес позиции «взрослого» (6; 0,0037). Ролевой «репертуар» (3; 0,0018) данного абонента был чрезвычайно широк: «Первые консультации с ним: он — растерянный мальчик-подросток. “По­могите. Мне плохо ”. И к этой части начинаешь подставлять руки. Он иг­рает. То он ребенок, то он обиженный подросток, то он несчастный взрос­лый, у которого нет денег» (респондент М.).

Другой человек, консультант, нужен абоненту только как объект. В случае постоянного абонента Б. — это объект в игре. В своих звонках Б. практически неизменно представал в своем всемогуществе режиссе­ра. Консультант оказывался не в пространстве реальности диалога, не в пространстве Я — другой Я — Ты, но пешкой, объектом в большой игре создателя-абонента. Консультант — по всем правилам проективной идентификации — должен был пережить постепенное нисхождение к ничто, исчезновение деструкцией поглощение или брошенность — ключевые чувства для данной личностной структуры.

Характерен и образный ряд, описывающий отношения абонента и консультанта: удав в цирке, обвивающий человека («удав ползет на теп­ло, и когда он делает первый круг, главное — не дать ему закрепиться, сбра­сывать» (респондент Ф.)), ловец рыбы, факир на дне ямы, зазывающий туда жертву.. Эти и другие образы подбирались консультантами для опи­сания манков, описания превращения абонентом консультанта в объект: «Для меня Х. был тем удавом, который крючок зацепил: «ага, заглотнула», он круг обвил. Потом следующий крючок — «заглотнула». И потом, в конце концов, вас просто нет. Вы — объект. Полное расщепление. Потом выхо­дишь отсюда и не знаешь, в какую сторону идти, месяц в себя приходишь».

Понятия роли и реальности используются и для описания консульта­тивной позиции: «Когда говорю с Б., я обращаюсь к его взрослому. Я его в ре­альность возвращаю» (респондент Е.), в которой консультант не прини­мает игру абонента, выходит из нее, обращается к реальности: «То есть метафорически он в яме, и из этой ямы, как факир, зазывает нас. А потом получается перевертыш: мы оказываемся там, а он наверху. И там он уже с нами делает что хочет. Консультант же говорит: «Вижу и тебя, и дудоч­ку, вполне ты ей умеешь управлять, и подниматься можешь, и опускаться можешь, а я вот здесь, я туда не хочу. Давай, поднимайся, и здесь будем го­ворить». Возвращение к реальности можно описать как основную страте­гию работы с этим абонентом: «Я его возвращаю в реальность все время. Он там, в этом психическом, где он о-го-го, там он может кем-то стать. А я его возвращаю сюда, где мы ходим, живем … я его вовлекаю во внешнюю ре­альность, я его выдергиваю оттуда, из его внутренней ужасной психической реальности, где он может все что угодно. Его особенность в том, что в ре­альности он в контакт ни с кем вступать не собирается. Он в этой своей виртуальной психической придуманной реальности. Это всегда псевдо-кон­такт, это суррогатный контакт. Он туда уволакивает» (респондент Л.).

Уже этот отрывок отражает дихотомию действий абонента и кон­сультанта. Консультант «возвращает» (4;       0,0024), «вовлекает» (1; 0,0006), «выдергивает» (1; 0,0006). Отвечая из позиции реальности, консультант может принять и игровую позицию. «Но это играющий взрослый. Это человек, который способен осознавать свою позицию, зани­мает метапозицию. Играющий взрослый — это спонтанный внутренний ребенок. Абонент предъявляет манипулятивного, псевдоребенка, ложного ребенка. А ему противопоставляется здоровая позиция спонтанного ребен­ка. Он в ролях — и мы в ролях. Но мы в ролях неманипулятивных. Вот он обвивает кольцо «я ребенок» — спустили. Потом следующее кольцо «я под­росток» — спустили, «взрослый» — спустили, «дедушка» — спустили. И ни одним он не зацепился» (респондент Ф.).

Основные мотивы звонков данного абонента не зависели от кон­кретного содержания. Оно, как и выбираемые им роли, претерпевало существенные изменения. Этот фактор отражает и позицию Б. Коха, рекомендующего больше обращать внимание на процесс, а не на содер­жание звонка этих абонентов. Содержание может часто быть ненадеж­ным, искаженным, разрозненным, запутанным и сложным для воспри­ятия и понимания, или же второстепенным. Однако за ним стоят чувст­ва растерянности, страха, страдания. Именно они могут являться пред­метом работы, а не прояснение путаницы в деталях.

В силу недостаточной интеграции Я, консультативная среда для этих абонентов должна быть не только поддерживающей, но и структуриру­ющей. Сюда относятся и границы и ограничения (касающиеся длитель­ности, частоты звонков и пр.). Абонент может пытаться атаковать их, но они необходимы как для консультанта, так и для самого абонента, лич­ный опыт и интериоризированные объектные отношения которого го­ворят ему, что никто не держит своего слова, не делает то, что говорит, не соблюдает границ.

Заключение

Б. Кох полагает, что в ТД должен поддерживать контакт с терапевти­ческой командой, которая ведет этого пациента, чтобы обращения на ТД не оказались контр-продуктивными [Koch, 2005]. Однако в российской действительности подавляющее большинство абонентов с пограничной личностной структурой не проходят своей терапии и зачастую использу­ют ТД не для решения проблем, а для снижения свойственной для этой личностной организации тревоги, отыгрывания, манипулятивной игры и других целей. Знание об особенностях личностной структуры и ее прояв­лениях — недостаточная интеграция Я, примитивные защитные меха­низмы при сохранности тестирования реальности — может оказаться важным средством не только в выстраивании эффективной терапевтиче­ской коммуникации, но и в защите от профессионального выгорания, вероятность которого повышается в разы при работе с пограничными и психотичными абонентами, особенно патологическими.